День рождения. Ирина.
Неделя выдалась будь здоров...
Дни рождения – суровые испытания, не спорю... Но выдержали мы всё с честью, хотя Лёшка меня сильно пугает... Или даже не пугает... Просто что-то с ним не то... Просто – что-то изменилось, но пока не могу понять, в чём и где. Просто смотрел он на все происходящее так, как будто видит впервые, и все мы кажемся ему до безумия странными...
Так вот... Надо разобраться, значит все по порядку... А что по порядку... Бабушка... Лёшкиной бабушке исполнилось 72. Надо признать, что держится она молодцом... И вообще – первый человек в семье, которая после Лёшкиного развода и нашей женитьбы безоговорочно приняла меня. Как обычно собрались все родственники, многих я даже была рада видеть. Но, честно говоря, весь вечер не могла оторвать глаз от Лёшки. А он молчал... Молчал, когда тётушки дружно про внуков и внучатых племянников рассказывали, когда дядья огороды да рыбалки обсуждали, когда дядя Саша привычно ругал генсека и кричал, что всё распродали, и убеждал всех (но больше тётю Любу, собственную жену) в том, что в прежние времена было лучше, а сейчас всё плохо не потому, что он ничтожество, а потому, что время такое. Что именно было лучше – он так и не объяснил, но кричал громко...
Лёшка смотрел на него так... с удивлением, что ли... словно видел впервые... Дядю Сашу трудно понять, угомонить и так далее, все его в основном терпят, но Лёшка обычно относился так... иронично-отстраненно что ли... А там за столом он был просто отстранённый, безо всякого «иронично». Даже, пожалуй – злобно-отстранённый…
Потом ещё много всего было того, что обычно встречается на празднованиях каких-нибудь в наше время. Дедушка как всегда ударился воспоминания... Он у нас полвойны прошел – совсем мальчишкой. Вспоминал, как голодными они срывали колоски в поле и этим питались около недели, как на его глазах друга его убили, как он в госпитале лежал... Ужасно боюсь этих разговоров... Страшно просто становится... А Лёшка вдруг встал и вышел. Вроде бы ничего, курить на балкон. Но опять что-то кольнуло - ведь не говоря ни слова, посреди дедушкиных воспоминаний, сразу же после истории про друга. Встал и вышел.
Дядя Саша хмыкнул зло – теперь всё... Начнется на Лёшку что-то вроде облавы... Семья предаст его своеобразной анафеме, а мне придётся его защищать.
Анька тогда же меня спросила, что это с Лёшкой. Пришлось ответить: «Устал». Что я ей скажу, если сама ничего не знаю. Но чувствую – действительно устал, устал носить все свои мысли в себе, чувствую, что давит его что-то изнутри, что надо этому выход найти, придумать... Но вот как?
День рождения. Лёшка.
Неделя выдалась – будь здоров.
В понедельник пришла телеграмма: через десять дней – сбор группы. Ждал, что в моботделе скажут: если выезжаем в Шяуляй или Мурманск – просто очередная командировка, а вот если в Москву или Ленинакан… В среду сказали – Ленинакан. Еле-еле успел дела подшить да документы срочные исполнить. А тут ещё – день рождения бабушкин.
Вообще-то – я её очень люблю, бабушку нашу… Она единственная из всего клана Иришку приняла сразу. И полюбила её – как меня. Как я… И Иришка любит к ней в гости ходить – просто так. А вот день рожденья – это полная трубень. Родственники со всякой хернёй пристают… Дядя Саша – мудак сраный – со своим «при Брежневе порядок был!»… А при нём-то и началось… Хорошо хоть – про Афган ничего не говорил… И дед… Он редко про войну рассказывает – а тут пробило… А я – уже ТАМ… И так мне вдруг паскудно на душе сделалось – не передать. И главное – непонятно с чего… Курить выскочил посередь дедовой фразы…
Мы – солдаты.
Мы не просто солдаты – мы группа из восьми взаимозаменяемых боевых единиц.
Мы не просто воины, каждый из нас – воин, способный выполнить любой приказ. В обычной жизни мы обычные военнослужащие, действующие и в запасе: начштаба разведбата и ротный старшина, два опера – один из госбеза и один – из угрозыска, а ещё – акробат из цирка, шофёр такси, секретарь райкома комсомола и инженер. Раз в год нас собирают вместе: действующих – посылают в командировку, запасников – на сборы призывают. Дрючат и поддерживают готовность «ко всему»… С 1980-го иногда – для разнообразия – задания даются по-взаправдашнему боевые…
Червоточинка.
- Лёш...
- ?
- Что происходит?
- В каком смысле?
- В прямом. Что с тобой?
- Да ничего, с чего ты решила...
- Я вижу... Вижу, что не так все... Ты же знаешь, уж кому-кому, а мне ты всегда можешь всё рассказать. Господи… Неужели расскажет??? На работе неприятности? Опять в Прокуратуру кто-нибудь нажаловался? Или – с шефом опять расплевался? Или – бывшая очередную ябеду накатала?
- Прямо так и всё? Блин… Ну как рассказать… Ещё и на неё ЭТО взвалить…
- Конечно. Мы ведь не чужие... Я пойму... Я постараюсь понять, что бы это ни было... А вдруг сейчас скажет: «Я встретил другую…»??? Или – «Я тебя не люблю…»??? Господи, только бы не это…
- Ну, как рассказать??? Как объяснить то, что сам не понимаешь? Как передать ощущения, в которых самому не разобраться? Если бы я сам знал, что именно во мне сломалось…
- Ты слышишь меня?
- Прекрасно слышу...
- Расскажешь? Сейчас вздохнет, помолчит и начнет рассказывать. Объяснит все, возьмет за руку... Или нет?
- Иришка, ты напридумывала себе бочку арестантов! Всё ОК! Просто – устал немного…
Кино. Ирина.
Лёшка сегодня чуть ли не силой затащил в кино. Где-то на окраине нашёл какой-то скособочившийся обшарпанный кинотеатришко. Идти куда-то в пятницу вечером не было не малейшего желания, впереди целые выходные – так нет же... Хотя сейчас я не жалею об этом походе. Лёшка сводил меня на «Бал». Кто-то там ему посоветовал. Странный фильм. Странный и какой-то слегка угнетающий. Ни одного слова не сказано за все время, только музыка и лица героев. Все эмоции, все мысли, все воспоминания – через музыку, танец и глаза, взгляды, которыми обмениваются все эти женщины и мужчины. И самое интересное – всё понятно. Всё до самых мелочей, словно бы герои произносят гамлетовские, нет, шекспировские монологи...
Мы с Лёшкой тоже молчали. Хотя обычно он не упускал случая позубоскалить над перипетиями сюжета.
Вышли на улицу – просто божественно... Чистое небо, чистый воздух, чистые улицы (странно, тем более для окраины, хотя это наверное тот случай, когда всё кажется прекрасным).
Долго шли пешком. И молча. Ужас... Последнее время мы только и делаем, что молчим. Да, не спорю – мечта многих, когда друг друга без слов понимаешь... Но молчание тоже бывает разным... Я почему-то подумала о его первой жене... Чёрт знает, зачем я её вспомнила. Никогда не забуду, как столкнулась с ней в фойе театра. Мы с Лёшкой только поженились, она тоже с кем-то была – бородатый такой дядька с ужасно знакомым лицом. Она тогда посмотрела на меня так... недобро... и зачем-то сказала: «Намучаешься ты с ним». Сказала таким тоном, как будто доброго утра пожелала. Ну её к черту вместе с её бородачом...
Так вот... «Бал»... Интересно было узнать, что Лёшка думает про фильм... Но странное состояние – хочу что-то спросить, но не могу... Боюсь нарушить молчание, которое нас вдруг так тесно связало. Боюсь, что скажу хоть слово – любое: «дом», «дерево», «кукареку» – и всё. Конец. Потеряю его... Потеряю совсем...
Кино. Лёшка.
Чёрт меня дёрнул пойти сегодня с Иришкой в кино. Не хотелось – жутко, но ведь уезжать… И хрен знает – на сколько… И вообще… Наши эстетствующие дивы в секретариате активно обсуждали и хвалили хит сезона – «Бал». Давно заметил: у них от недоёбу тонкий художественный вкус развился. Если понравилось Нике и КсеньВедровне – стоит смотреть.
Сходили – и жалею. Странный фильм. Гнетущий. Ни одного слова – только музыка, танец и взгляды. Шквал эмоций, страсть и чувства – и всё молча. Как у нас…
Обратно шли пешком – Иришка потащила. Не люблю окраины: многовато отморозков по дворам-переулкам шнырится, и что им в голову придёт – неизвестно. Мне-то – насрать, отобьёмся, а вот Иришка жутко конфликтных ситуаций пугается. Шёл – и стремался, пространство вокруг нас сканировал. Странное чувство в последнее время у меня появилось – будто спинным мозгом опасность чувствую, аж волоски на шее дыбом встают. И сейчас вот – как будто я уже ТАМ… Две компашки отфиксировал – одна на пустыре тусовалась, вторая – во дворике, за кустами. Ленивые, не очень агрессивные. Обошлось…
Иришка шла молча, думала о чём-то о своём, и я молчал – качал обстановку. Последнее время мы только и делаем, что молчим. Странное какое-то состояние – будто боимся чего-то…
Кино.
- Спасибо. Мне понравилось...
- Что???
- Понравился мне фильм, говорю!
- А-а-а...
- А тебе???
- Что???
- Тебе понравилось???
- Что???
- Кино!
- Не знаю... Думаю, что нет.
- Почему???
- Не знаю. Не понравилось и все.
- Так не бывает.
- Бывает. Тебе-то что понравилось???
- Все. Обстановка, музыка, игра актеров...
- А мне вот все то же самое как раз и не понравилось...
Сборы. Ирина.
Так. Похоже что-то проясняется. С утра Лёшка долго топтался на кухне, разбил чашку, потом курил бесконечно и наконец «раскололся» что ли... Спокойно сказал, что едет в командировку. Во Львов. Стыдно признаться, но даже не представляю, где этот Львов находится. Но всё лучше, чем какой-нибудь горный аул на Кавказе. Камень с души почти упал. Почти – потому что он делает вид, что действительно едет в свой Львов, я делаю вид, что верю ему. А что мне остаётся?
Сначала верила полностью и безоговорочно. Но потом он начал собираться... Тихое сумасшествие и последний день Помпеи в одном. Все его вещи для подобных командировок постоянно лежат в одном месте, «в состоянии полной боевой готовности» (как говорит моя мама, глядя на эту сумку, – «тревожный чемоданчик»). Лёшка раза три перебрал всё содержимое этого самого «тревожного чемоданчика». В четвёртый раз – положил туда фотографию. Ту, где мы с ним в парке. Мы тогда после одной из таких его поездок «во Львов, в Николаев, в Тьмутаракань» выбрались отдохнуть, провести выходные как нормальная среднестатистическая ячейка общества (кто только придумывает эти ужасные формулировки?). Один из тех дней, когда мы были по настоящему счастливы. Лёшка взял с собой новенький «Зенит» и наша с ним фотография получилась такой... ученической. Проба пера, если можно так выразиться по отношению к фотоаппарату. Фотографировал какой-то мимо проходящий товарищ, которому долго пришлось объяснять, на какую кнопку нажать, чтобы «вылетела птичка». Товарищу надо отдать должное – фотография получилась просто отличная.
И именно её Лёшка засунул в свою сумку. На самое дно куда-то.
- Лёшк, фотография-то тебе зачем? Почему именно эта?
- Пусть будет.
- Возьми какую-нибудь другую. Возьми хотя бы ту, где я одна. Почему та, где мы вместе?
- Я же сказал, пусть будет. Эта.
- Вот здесь меня и кольнуло то, что Львов этот может обернутся, если не высокогорным аулом, то аулом у склона этих самых кавказских гор. Можно я тебе задам один вопрос?
- Хоть сто.
- Только пообещай, что ответишь честно. Запрещенный прием. Я знаю.
- Не могу, пока не услышу вопроса.
- Нет, ты пообещай.
- Хорошо.
- Куда ты едешь? Ловушка. Самая простая. Даже на мышеловку не потянет, просто леска, протянутая в пяти сантиметрах от пола…
- Я тебе уже за это утра сто раз сказал.
- Ты обещал ответить честно.
- Я тебе врал когда-нибудь?
- Теперь мне ловушка, пусть и такая же простая… Не знаю.
- Что ты хочешь этим сказать?
- То, что слышишь. Я не знаю. Зря. Наверное…
Мы поссорились. Второй наверное раз за всё время нашей жизни вместе. Поссорились грубо и жестоко. Обменялись сотней слов, жестоких, больно бьющих наотмашь, и замолчали. Оба. Опять молчание.
Сборы. Лёшка.
Спал – как убитый: устал вчера по пути домой. Тяжело пока ещё «сканирование» даётся.. За завтраком сказал Иришке, что во Львов в командировку еду.. Кажется, поверила… Или – сделала вид.
Муторно как-то – и правду не сказать… И вибрация какая-то внутренняя – в руках как мыши шебуршатся, даже чашку любимую разбил… И сумку свою «тревожную» раза три перебрал…
Вдруг как торкнуло – положил туда нашу с Иришкой фотографию. Она на ней безмятежно-счастливая… Да и я не замороченный… Я тогда с человечком одним встречаться в Таллин ездил – и более чем успешно. Без лишней скромности – классно сработали, да ещё и сутуация сложилась – всё «в цвет» легло… И кураж был, и чуйка – всё получится, как надо! И первую благодарность от Председателя заработал, и премию в размере оклада...
Я тогда дежурного попросил, чтоб меня без крайней нужды не дёргали, и вели мы себя с Иришкой так, будто бы я – обычное нормальное гражданское лицо. И мы с ней были в тот день по настоящему счастливы… И фотография получилась просто отличная…
- Лёшк, фотография-то тебе зачем?
- Пусть будет. Сам не знаю… Надо за чем-то…
- Возьми какую-нибудь другую.
- Я же сказал, пусть будет. Эта. Именно эта – на которой мы вместе… Рядом… Счастливые…
- Можно я тебе задам один вопрос?
- Хоть сто. Чёрт…
- Только пообещай, что ответишь честно.
- Не могу, пока не услышу вопроса. Неужто бабские побредушки про «утебяникогонеткромеменя?»??? Не похоже…
- Нет, ты пообещай.
- Хорошо. Будто бы я могу ответить иначе…
- Куда ты едешь?
- Чёрт… Вот же интуиция… Я тебе уже за это утра сто раз сказал.
- Ты обещал ответить честно.
- Я тебе врал когда-нибудь? Нет, никогда! Легенда прикрытия – это не ложь…И умалчивать правду – это тоже не лгать…
- Не знаю.
- Что ты хочешь этим сказать? Чёрт… Чувствует что-то…
- То, что слышишь. Я не знаю.
- А оно тебе надо – знать? Есть груз, который легче в одиночку нести… Не дай тебе бог узнать про меня всю правду…
Мы поссорились. Гадко и глупо… Какой же я всё-таки дурак…
После. Ирина.
Проводила. Написала это слово и задумалась. Оно ничего не выражает – девять букв, девять звуков, пять согласных, четыре гласных, приставка, корень, суффикс, окончание. Окончание. На неделю – перестаю жить, потому что Лёшка не будет по утрам в ванной ронять с грохотом железный душ, не будет звенеть чайником, не будет фальшиво напевать какие-то свои песни, тут же им сочинённые... Буду просто существовать ожиданием...
Приходила Анька. Принесла халтуру – 80 страниц технического перевода. Требование заказчика только одно – текст должен быть напечатан. Придётся ехать к родителям за печатной машинкой.
Анька забавная. Всеми правдами и неправдами заполучила себе в любовники внешторговца – не Бог весть какую шишку, но всё-таки… Как говорится, мелочь, а приятно. Хвасталась пачкой Мальборо – нагло стащила у своего внешторговца.
Сидели, болтали о всяких пустяках, а она вдруг спросила:
- А Лёшка-то где?
Я испугалась. Правда. Сердце вдруг остановилось на долю секунды.
- Уехал, – говорю. – По делам.
Она помолчала и опять говорит:
- По делам, значит... Ну что ж...
И всё вернулось – весь мелкий хаос, который я старательно трамбовала где-то в глубине мозга, все вопросы, все подозрения – всё это слилось в одно, стало маленькой острой иголочкой и впивается – медленно, миллиметр за миллиметром – в сознание.
Неспокойно, и все тут... Места не нахожу... И день суматошный: только с Анькой распрощалась – притопал дядя Саша. Бред какой-то – требовал старых газет и журналов, собирается все это барахло обменять на трёхтомник Ремарка. Ремарк-то ему зачем? Он же кроме «Известий» в руках ничего печатного не держал никогда... Пришлось откупиться от него подшивкой «Иностранных языков в школе» за семидесятый год, он раскатал губу на Лёшкину стопку «Нового мира» – защищала из последних сил. Чёрт, не понимаю – родной ведь он ему, а ненависть к Лёшке из него так и сочится, кажется, что пятна на полу останутся от этой капающей ненависти... Еще и чаем пришлось поить...
- Лёха-то где? – спросил с такой мерзкой хитрецой.
- В командировке.
- Ладно врать-то... И чего ты только пошла за него, с какого такого перепуга? Был бы нормальный мужик, так ведь нет – то здесь, то там... Пропадает где-то неделями. Так ладно бы хоть деньги нормальные приносил в дом... Так ведь нет...
Выпроводила дядю Сашу и выкинула чашку, из которой он пил чай. Такое чувство, что просто не отмою её от неприязни к Лёшке, к моему Лёшке.
После. Лёшка.
«Щёлк» – повернулся в башке какой-то тумблер. Меня – прежнего – не стало. Впервые за последние несколько суток заснул спокойно и расслабленно – стоило только в самолётное кресло сесть. И это при том, что панически боюсь летать и без стакана во лбу никогда даже не подхожу к самолёту…
Кажется, я понял, что чувствуют наркоманы, отлучённые от дозы… Ломки и физические страдания – фигня… Я не чувствую себя живым. Мне не хватает воздуха, нечем дышать, не найти себе места… Будто воду дистиллированную пью: и чистая, и прохладная, а жажду не утолить…Мне постоянно нужен адреналин – только тогда я чувствую жизнь… Я – псих?
Четверг. Ирина.
15 страниц из 80. Я гений, наверное. Не поняла ни слова из переведённого, главное, чтобы денег уже заплатили. Тогда можно будет устроить Лёшке по возвращении какой-нибудь сюрприз. Надо будет подумать – какой.
Пошёл отсчет ожидания. Кто-то включил секундомер, и он теперь беспрерывно тикает, отсчитывая каждое мгновение без Лёшки. Вторила этому секундомеру – бездумно стучала по букве «Л», пока весь лист не покрыла ею.
Судя по тому, где находится Львов (мне Зойка, соседка, ткнула на карте), Лёшка должен уже давно приехать. Хоть бы телеграмму какую-нибудь отбил, если нет возможности позвонить.
Интересно, почему лимит на телефонные разговоры по межгороду – три минуты? Что можно сказать за три минуты??? Это такая обрекаловка какая-то. За 180 секунд сказать всё, что накопилось. Сколько раз за три минуты можно сказать человеку «Я тебя люблю»???
Четверг. Лёшка.
Мы на месте. Адаптация. Постановка боевой задачи. Разработка алгоритма решения методом мозгового штурма. Восемь индивидуальностей – как единое целое. Восемь зверомашин для выполнения приказа, объединённых в боевую единицу. Инстинкты, навыки и специфические умения, подчинённые одной цели.
Озадачили «смежников» – пауза до послезавтра. Можно расслабиться.
В модуле прохладно и нет мух – Боцман умудрился даже здесь раздобыть какую-то фирменючую аэрозольку (вот бы на рыбалку такую – так ведь фиг её в Союзе достанешь…). Водочка у нас с собой – винтовая «Московская», закуска – из «сухпая» (всё равно с собой не потащим), я у «смежников» чарса купил лепёшку – хороший такой чарсик, на солнышке блёстками кристаллики героина отсверкивают… Сейчас сядем по-мужски, выпьем по стаканчику-другому, покурим… Посиделки и физдепелки. Родное. Жизнь… Потом-то ведь только «после» расслабиться удасться…
Сашлик у кого-то гитару одолжил...
Этот мир без тебя – просто голые скалы.
От палящего солнца не спрятаться в тень.
Здесь душманские «буры» стерегут перевалы,
И в тревожных рассветах рождается день.
Этот мир без тебя перечеркнут ракетой
И погибшим друзьям не окончился счет.
Здесь отмерена жизнь пулеметною лентой,
Караванной тропою и чем-то еще…
Этот мир без тебя – нерушим он и вечен,
Мир нежданных потерь и непрошеных встреч.
Здесь ремни автоматов врезаются в плечи,
И звучит иностранная странная речь…
Этот мир без тебя – после рейдов усталость…
Неоконченных писем скупые слова…
Здесь в сердцах уживаются ярость и жалость,
И по-прежнему в душах надежда жива.
Этот мир без тебя – он наполнен войною
Эхо выстрелов скачет по скалам крутым.
Этот мир без тебя…. все же полон тобою,
И становишься ближе далекая ты…
Пятница. Ирина.
41 страница. Анька говорила о каких-то полуконтрабандных мужских свитерах. Может Лёшке свитер купить. Пусть даже и полуконтрабандный.
Если у нас родится сын – я сделаю все, чтобы он даже на миллиметр не приближался к государственной безопасности, к армии, и ко всяким другим внутренним делам. Я пойду против Лёшки, может быть - но сделаю это. Я просто не выдержу, если плюсом к ожиданию мужа, мне придется постоянно ждать и сына изо всяких Львовов.
Ни телеграммы, ни звонка... Такое чувство, что это туземное поселение, а не современный город.
Что он сейчас, интересно, делает??? Ведь наверняка уже с каким-нибудь начальником повздорил. Ему же это – плёвое дело.
Разбирала книжный шкаф – часть книг уже давно надо было раздать – нашла фотографию Мишки, своего бывшего одноклассника. Я в него когда-то была безумно влюблена. Так вот... Смотрела на фотографию и пыталась представить, как сложилась бы моя жизнь, если бы я вышла замуж за какого-нибудь вот такого Мишку. Наверное, тогда я задумывалась бы, чтобы было, будь я женой гэбиста... Замкнутый круг. Наверное.
По календарю подсчитывала, сколько времени прошло с Лёшкиной последней поездки. Получилось – полгода без шести дней. Я ужасно волновалась тогда – как будто в первый раз после свадьбы он надолго меня оставил одну. Раньше почему-то я так не волновалась за него… И уезжал, и возвращался он как-то иначе… А началось такое около года назад…
Пятница. Лёшка.
Наше дело – выжить и выполнить задачу, сохранив при этом людей. Не выполню – пошлют других, которые, может, не вернутся отсюда. Полягут под автоматным огнём, под осколками мин и гранат, попадут в плен. Из-за меня. Не по себе от такой ответственности.
Раскатал в тонкий блин командира «смежников». «Взвод, слушай боевой приказ! Любой ценой занять высоту…». Не боевой приказ, а сапоги всмятку… Жуткая глупость – «любой ценой…»! Не бывает таких боевых приказов! Можно – «сохранив не менее шестидесяти процентов личного состава»…
Мне не надо «любой ценой»! Мне надо, чтобы у него ещё силы оставались, чтобы высотку эту удержать, пока мы работаем. И чтоб было кому наш отход прикрыть.
Герой сопливый. Мальчишка. Щенок. Не знает, что бойцы, которых ты потеряешь, будут сниться по ночам. И придется писать эти страшные бумаги – похоронки и акты опознания тел…
Он просто не знает ещё – что это такое. Он просто не видел ещё, как то, что осталось, кладут в деревянные гробы, запаивают в цинковые ящики, делают обрешётку – чтобы удобнее было таскать и грузить и чтобы не перепутать верх с низом, хотя тем, кто внутри, это уже без разницы…
Он ещё ни разу не сопровождал «Груз-200» и не присутствовал при передаче убитого жене или родителям, которым не нужны слова сочувствия, и автоматные залпы над могилой, и денежные пособия. И не видел ненависти в их глазах – ненависти к тебе лично, вернувшемуся живым…
Суббота. Ирина.
Всё утро не могу найти себе места. Перевод застопорился – сделала всего три страницы. К чёрту перевод, к чёрту халтуру, контрабандные свитера... Что-то не то... Совсем не то... Секундомер уже не мерно тикает, а истерично так... Наверное это кризис, который надо пережить. Примерно как при голодании – первые три-четыре дня лезешь на стену, а потом совсем не думаешь о пустом желудке.
Анька звонила, говорила, что внешторговец везёт её в Гагры. Интересно, где Гагры??? Надо что-то сделать со своей географической безграмотностью. Задумалась об отпуске. Попыталась справиться о каких-нибудь путевках у завкафедрой нашей – она как-то так волком посмотрела. Лёшка приедет – подкину ему эту идею. Сколько можно проводить отпуск в палатке? Есть же у них и санатории, и дома отдыха… На Сочи мы, наверное, не потянем, но уж в какую-нибудь Евпаторию или Гурзуф – вполне могут путёвки дать.
А секундомер все тикает... Металлически позвякивает как старый будильник «Слава» моего дедушки.
Чтобы забыть о «кризисе» пыталась хоть чем-нибудь заняться, в итоге всё равно перечитывала Лёшкино письмо. Из первой «такой» командировки. Он тогда вернулся – рука левая в гипсе, над ухом – волосы выбриты и нашлёпка марлевая. Сказал – в аварию попал, открытый перелом и стеклом порезало… Он его в травмпункте писал и не отправил. Привез сам...
Что-то случилось. Что-то случилось? Что-то случилось…
Суббота. Лёшка.
Наконец-то!!! Грузимся в «вертушку» – и вперёд! Я живу… Чувствую и ощущаю…
Задача выполнена – отходим с трофеями.
С нашей стороны лагерь охраняли два «аиста». Они ушли к своему Аллаху, словив каждый по пуле из ПБС – как будто кто-то хлопнул в ладоши. Получилось. Быстро. Тихо. Без шума. Только два негромких хлопка – и падение двух тел. Добивать не понадобилось. А потом мы прошли внутрь и «загасили» спящих. А потом – быстренько и по возможности тихо допросили пленных: я научился развязывать языки – так, чтобы жили и не сходили с ума ровно столько, сколько надо. А потом – мы сортировали карты, кроки и схемы, разбирались с маршрутами, складами и системой связи, и курили трофейные сигареты. Забавно – меньше часа назад их владельцем была куча тряпья, прибитая гвоздями к стене – он только что закончил отвечать на наши вопросы. Ему повезло, что вопросов было немного – а то бы он долго ещё жил, к своему огорчению.
А потом – взяли документы и стали уходить... Не получилось.
Бегу… Бегу «винтом» – пригнувшись, зигзагами, падаю, кувыркаюсь, отползаю в сторону, снова вскакиваю, и снова бегу… Легкие разрываются, пот щиплет глаза, в ушах стук, в горле першит, во рту привкус крови – будто железный гвоздь… Только бы добежать – бля буду, брошу курить…
Воскресенье. Утро.
Ирина проснулась. Точнее из сна ее выдернул телефонный звонок. Не с разу вернувшись в реальный мир, она кинулась к телефону, безуспешно пытаясь попасть в рукав домашнего халата, и схватила трубку, как спасательный круг:
- Да! Я слушаю!
- Ирина Валерьевна?
- Да, - она попыталась унять предательскую дрожь в голосе.
- Меня зовут Сергей Николаевич. Это по моему приказу… Это я послал Вашего мужа… Мужайтесь, Ирина…
За год до этого…
Первая командировка «за речку» была более чем странной. Вместо привычных Шяуляя или Мурманска – Москва. Странная какая-то беседа с кадровиком. Странный коттеджик за высоченными заборами и колючей проволокой, огораживающей огромный лесной массив в горах близ Ленинакана. Инструктора, преподаватели, доктора и психологи – работа с нашей группой и с каждым по отдельности. Наш объект – пакистанский спецназ «Чёрные аисты». А потом был Афган. Шестнадцать дней войны… Группа шла с разведбатом – с категорическим запретом на личное участие в боестолкновениях. Задача – наблюдать и привыкать. После зачистки – допрашивать пленных и изучать документы.
Все прекрасно понимали, что значит «зачистить». Что может знать простой дух-пехотинец? Да и куда девать пленных духов – даже если и не рядовых? Так и не довезли ни одного после допросов «на месте» – кто от полученных ран скончался, кто – от шальняка, а некоторые – от сердечной недостаточности. Зато никто больше пытать не будет. «Аист» – другое дело. Приходилось, правда, изгаляться, чтобы товарный вид не попортить – его ведь ещё потом штабным отдавать.
А потом было страшное…
Был короткий бой. Банда отходила в горы, оставив у кишлака заслоны. Выкуривать не стали – забросали гранатами. Когда вошли в кишлак – увидели пацанов лет по 14-15. Двое были ранены, но ещё живы: один – по-щенячьи поскуливал, находясь без сознания (судя по окровавленным штанам – разворотило осколком низ живота), второй – зажимал руками кровоточащее колено и глядел зверёнышем. Духи, конечно, и стреляли в нас, и хотели убить – но ведь мальчишки же совсем… И тут Боцман ткнул меня в бок и кивком головы показал куда-то влево. Говорить он не мог, только судорожно дёргал губами и нижней челюстью. На воротах сараев, на дверях домов, прибитые гвоздями висели наши бойцы. Раздетые догола. Тускло-жёлтые мёртвые тела с вздетыми вверх руками и подогнутыми коленями. Изуродованные трупы с выколотыми глазами, отрезанными ушами и носами. У двоих отрезанные половые члены были вложены им в рот. Их не пытали – мучили и глумились просто так. Комок подкатился к горлу…
Боцман повернулся к раненым. Очередь развернула грудную клетку первого, голова лопнула, забрызгав второго серо-красными сгустками мозгов. Он, похоже, потерял сознание от страха: руки разжались, глаза стали белыми, из горла вырывался то ли визг – то ли тоненький вой. Чтобы привести его в чувство, я хлестнул его наотмашь по щеке – взгляд духа приобрёл осмысленное выражение, страх стал не животным, а вполне человеческим – и только тогда я прострелил ему печень. Надеюсь, он умирал долго…
Часть духов зажали на карнизе горной тропы. Под прикрытием снайперов заложили под скалу мощный заряд – в кишлаке обнаружили склад боеприпасов, сапёр несколько раз крутанул рукоятку своей «адской машинки» и нажал на кнопку. Дрогнула под ногами земля, с запозданием оглушительно громыхнуло, карниз рухнул вниз, посыпались духи, а следом медленно осела скала. Высота была – метров пятнадцать, да ещё обломки сверху… Нормально! Даже смотреть не пошли. Рванули за остальными…
В полный рост побежали в атаку – с криком, визжа от переизбытка адреналина в крови. Я тоже побежал, раскрыв широко рот, ору "А-а-а-а". Помогает заглушить страх, то просыпается в тебе что-то первобытное…
Духи, увидев нашу атаку, залегли и открыли огонь. Бойцы бегут, наклонив корпус вперёд, а строчка пуль перечеркивает их тела, и ребята летят на землю – будто споткнувшись, словно налетев на невидимое препятствие. Впереди кто-то упал ничком, раскинув руки. «Готов» – отфиксировало сознание. Рядом – тела ещё двоих, принявших автоматную очередь. Мне не досталось. Пока не досталось. Дальше я смотреть не стал. Во рту в который раз появился привкус крови. Стало совершенно не страшно. Я закричал что-то нечленораздельное. Адреналин бушует – и ни одной мысли, пустота. Хочу зубами грызть артерии, пальцами рвать плоть, руками разбивать черепа! Крови хочу – поймать ноздрями её запах, увидеть, как она бьёт фонтанчиками, ощутить уходящее тепло из вражьего тела, заглянуть в глаза перед смертью.
Разум не может этого выдержать. «А-а-а-а-а!!! У-р-р-р-ра!!! А-а-а-а-а!!!»…
Потом мы собрали в кучу убитых и раненых духов, полили бензином и подожгли. Кишлак тоже сожгли.
В том бою погибли и были ранены четырнадцать человек. Противник не в счет. Страшноватая арифметика. Я словил пулю в предплечье, да осколками камня посекло кожу не голове…
Потом – когда четыре дня сидели на вилле, где меня латали эскулапы и шёл «разбор полётов» – я писал Иришке письмо. Знал, что не отправлю – и всё равно писал… Мне казалось, что пока я думаю о ней – не так быстро порвётся ниточка, связывающая меня с нормальным миром…
Здравствуй, любимая!
Совершенно неожиданно для себя пишу тебе письмо… Удивительно: я ужасно не люблю писать письма, мои родители всегда смертельно обижались на меня за молчание и коротенькие отписки: «привет, жив-здоров, ждите, пока»… Я ведь ни разу не писал тебе – всё как-то больше по телефону… А сейчас почему-то захотелось написать – обстоятельно и неторопливо…
Моросит, шуршит по крыше мелкий занудный дождичек, под который так хорошо думается и молчится… Несильные порывы ветра раскачивают ветки под моим окошком, постукивают неплотно закреплённым в раме стеклом, шевелят занавески… Угомон взял всех вокруг, даже собаки во дворе попрятались от пронизывающего ветра в свои будки, и только изредка взлаивают – то ли во сне, то ли реагируя на какие-либо лишь им понятные внешние раздражители... Даже местный кот – и тот сладко дремлет, свернувшись клубочком на полу рядом со мной. Только мне не спится... Не спится. Настольная лампа у тумбочки, узкий конус света, стопка бумаги – и я наедине со своими мыслями. Вернее – наедине с тобой…
Странное чувство. Какое-то беспокойство, что ли. Неудовлетворённость… Незавершённость… Словно я так и не сказал тебе что-то очень важное, существенное, и вместе с тем – наговорил лишнего. В общем – сумбур и смятение души… «Сапоги всмятку»! Не люблю душевного дискомфорта. Так что заранее приношу извинения, если письмо получится не очень связным – принципиально не стану перечитывать и переписывать: пусть это будет как бы произнесённый монолог, когда изречённую мысль, озвученную фразу, сказанное слово не заберёшь обратно. Так – честнее, хотя – возможно – и не на пользу мне… Поток сознания. Попробую только каким-либо образом расставлять акценты, чтобы сопроводить ими слова. А интонация соответствует настроению… Представила?
Ты же знаешь, есть у меня такой «бзик» – стремлюсь к совершенству, а всё время кажется, что чего-то не хватает. Вот и возвращаюсь назад, подбираю более подходящие слова и выражения, изменяю и дополняю – и так до бесконечности! Если бы такое было возможно и в жизни…! Если бы было время для того, чтобы выбрать то единственное слово, однозначно выражающее мысль, тот единственный жест, наиболее чётко отражающий настроение, ту единственную вербальную конструкцию, не допускающую нескольких толкований… Насколько бы все было проще! Увы, в реальной жизни не бывает черновиков.
Сложилось так, что в этой жизни я обманывал многих, и меня тоже обманывали… (естественно, я имею в виду чисто житейские ситуации, межличностные отношения, не связанные с моей работой – там не обман, а легенда прикрытия, не использование чьих-то слабостей, а оперативная комбинация, и т.п.)… По молодости думал – «ерунда, зато своего добился»… А потом оказалось, что причиненное тобою – умышленно или по недомыслию – зло никуда не девается: накапливается в тебе самом, затаивается в человеке, которому нанес обиду – чтобы потом вернуться к тебе же… И не просто вернуться – а сильно и больно ударить… И заставить сказать самому себе: «Какой же Вы, батенька, негодяй!»…
Жутко хочется спать, и никак не могу уснуть… Знаешь – бывает такое странное состояние: между бодрствованием и сном, в полу-реальности, когда явь и сон странным образом перемешиваются в сознании... И опять – смятение в чувствах и сумбур в мыслях… А мне не оторваться от письма… Кажется, что я с тобой разговариваю… Кажется, что если перестану писать – то ты уйдешь… Вот и сижу, и придумываю, о чем бы еще сказать, и получается все как-то комом, наспех, впопыхах… Вот ужо когда я приеду…!!! Вот уж тогда-то мы наговоримся досыта!!! Мы будем ехать в машине – и говорить… И сидеть на кухне – и говорить… И лежать в постели – и говорить… И – надеюсь – не надоест…
Мы с тобой долго и осторожно строили нашу «жизнь вместе», и я очень дорожу построенным – и боюсь сломать… И боюсь я не какой-нибудь ситуации, не того, что не смогу с нею справиться, не того, что твои реакции по какой-либо причине не совпадут с моими… Я боюсь себя наедине с тобой… Боюсь, что какие-то мои слова и действия могут быть истолкованы тобою не с тем значением, которое попытаюсь вложить в них я… что я не сумею адекватно, недвусмысленно и однозначно выразить свои мысли и ощущения… Ты ведь знаешь: со мной иногда бывает – фразы и действия опережают идеи и эмоции … Или когда я не сразу могу подобрать слова, чётко отображающие стоящие за ними мысли и чувства… Приходится всё время быть в напряжении, постоянно контролировать себя, прокручивать в голове ветвящиеся варианты вопросов и ответов, вести с самим собой многоуровневые диалоги… Увы, я нет-нет да и брякну что-нибудь – не то, что думаю, или не так, как чувствую… А еще больше боюсь того, что в какой-нибудь ситуации у меня не хватит ума и такта правильно понять тебя, что поведу себя вразрез с твоими ожиданиями и представлениями… что невольно могу причинить тебе боль, душевный дискомфорт… Пожалуйста, пойми… и прости…
Давным-давно тому назад, ещё в прошлой жизни – до тебя – одна моя более чем хорошая знакомая, долго и неплохо меня знавшая, заявила моей сестренции, что я одновременно нахожусь в нескольких параллельных мирах, которые – как в эвклидовой геометрии – никогда не пересекаются… Что я – стихия: изменить невозможно, можно либо принимать – либо нет…
Я жду - не дождусь возвращения домой… Представляю, как ты пойдешь к машине, как я выскочу тебе навстречу… Придумываю, что сказать – чтобы было значимо… Придумываю реплики за тебя – и свои ответы… Как ты думаешь, я не свихнулся ли? Настроение странное… Тревожно-приподнятое, что ли… Беспокойно-ожидательное… И хочется торопить и подстегивать время…
Закрываю глаза – и представляю тебя… Как ты сидишь у стола, чуть наклонившись к книге… Или – как сидишь за рулём… Или – как пьёшь чай и беседуешь с Анькой… Или – как ветер треплет твои волосы, и ты поправляешь их своей рукой с тонким запястьем… А ещё – фантазирую… Как мы встретимся, и ты улыбнёшься – и просто дотронешься пальцами до моей щеки… И привычно возьмёшь меня под руку…
Оказывается, это очень сложно – изложить в письме, ЧТО и КАК я о тебе думаю... Странно... Не хватает слов... Мне кажется, что это гораздо проще объяснить не словами – а жестом, прикосновением рук, касанием губ, взглядом, интонацией... Попробую начать не с «ЧТО», а с «КАК»...
Я думаю о тебе постоянно... Ежечасно, ежеминутно... Я думаю о тебе с удивительной и удивляющей меня самого нежностью. Я мальчик нетрепетный и циничноватый – но думая о тебе, я словно возвращаюсь в далёкие-далёкие, давно прошедшие годы, когда я был юным и романтически настроенным... Я думаю о тебе так, как половозрелый мужчина может и должен думать о красивой, сексуально привлекательной, умной и нежной женщине... Я думаю о тебе так, как взрослый и умудрённый жизненным опытом мужчина может и должен думать о неопытной молодой женщине, о которой он должен заботиться, которую он обязан защищать и оберегать, исполнение чьих капризов доставляет ему истинное удовольствие... Я думаю о тебе так, как думает о своей юной возлюбленной трепещущий от страсти юноша... Я хочу сидеть с тобой у камина, держа тебя в своих объятьях... И гулять с тобой где-нибудь, чтобы ты держала меня под руку... И лежать с тобой в постели, переплетясь обнажёнными телами... И заниматься любовью... И ласкать твоё восхитительное, отзывчивое тело... И целовать тебя всю... И курить потом, лёжа в постели... И смотреть друг на друга...
Я говорил тебе, что мне почти никогда не снятся сны. Вернее – снятся, но я почти никогда не помню их утром... Теперь я просыпаюсь с ощущением, что мне приснилась ты – и мне становится тепло... Я помню вкус твоих губ, и прикосновений к твоей коже, и как я целовал тебя всю, и как ты целовала меня. Для меня ты – самая лучшая, самая-самая желанная! И никогда никакое прощание не было для меня столь мучительным, как прощание с тобой... И никогда не было таким сильным ожидание встречи...
Шквал эмоций, чувств и ощущений, которые не поддаются систематизации и анализу… Единственное, что я знаю наверняка – это то, что ты – чудо! Мне легко и радостно рядом с тобой! Естественно и спокойно, когда интересна любая тема для разговора и не тяготит молчание… Когда хочется постоянно ощущать твоё присутствие… Прикасаться к тебе… Слушать твой голос и смех… Обнимать и ласкать… Странная всё-таки штука – человеческие взаимоотношения. Особенно – отношения между разнополыми особями! Непонятно возникают, непредсказуемо развиваются, непрогнозируемо заканчиваются… Почему нас потянуло друг к другу? Почему именно ты, не прилагая к тому абсолютно никаких усилий, даже не задумываясь и не озадачиваясь этим – так легко и быстро вытеснила из моей жизни всех женщин? Почему именно меня ты выделила из своих многочисленных «простознакомых»? И почему нам так замечательно друг с другом?
Курю и смотрю в окно... Курю – и думаю... Умиротворяющая ночная тишина и безветрие... Деревья под моими окнами стоят неподвижно, словно нереальные. Взять бы сейчас фотоаппарат со вспышкой, зарядить бы чёрно-белую плёнку, и – на улицу! А потом запереться в ванной, при свете специального красного фотолабораторного светильника печатать фотографии, экспериментируя с контрастностью и зернистостью фотобумаги... И наблюдать, как на чистом листе проявляется увиденная тобой сказка... Увы, фотоаппарат – дома, аппаратура и реактивы для проявки и печати давным-давно пылятся на антресолях... И сам я стал стар и ленив, и нет стимула выходить ночью на улицу и фотохудожествовать! Вот если бы ты была рядом – другое дело!
Раньше – до тебя – я никогда не задумывался и не задавал себе вопрос «Что же дальше?», потому что ответ для меня всегда был известен заранее: «Ничего!». У моих романов никогда не было будущего, и меня это более чем устраивало... Вернее, оно было стопроцентно предсказуемо, как похмелье после вечеринки: флирт – охмурёж – один (или несколько) постельных эпизодов – расставание. Я ни к кому серьёзно не привязывался, и уже с очень давних пор мне было категорически плювать слюнями на чувства и эмоции партнёрш при расставаниях. А с тобой… Неожиданно для меня (и крайне нетипично – для меня же) мы стремительно проскочили фазы флирта и влюблённости. И мне впервые захотелось задуматься о нашем с тобой будущем. И именно этого будущего – тоже захотелось!
Проснулся сегодня от крика птиц за окном… И вдруг защемило сердце… Вспомнил наши выезды на охоту «золотой» осенней порой… Умиротворённое и умиротворяющее душу буйство красок… Синее небо, по-особому прозрачный холодный воздух… Утренний иней на траве и опавших листьях… Дымок костра, смешивающийся с сигаретным… Пар от кружки горячего кофе и пар дыхания… Я ещё должен буду обязательно показать тебе, что такое зимняя русская баня, и научить тебя нырять в сугроб, выскочив из парной... И я обещал тебе зимнюю охоту, и свежеподжаренную прямо на костре лосиную печёнку... И бешеную гонку снегоходов... И я должен подарить тебе весеннюю песню глухаря на току, и напоить тебя берёзовым соком – прямо из дерева... А ещё – рассвет над заливом и закатные скалы в шхерах, и необитаемый остров, и сидение у костра белыми ночами... И прогулки на катере, и рыбалку, и тройную уху... И длящийся и продолжающийся праздник!
Целую,
твой Я
Главная страница | Другие рассказы | Гостевая книга | Напишите мне
