Лёшка никогда не видел снов. Вернее – почти никогда. Или – видел, но не запоминал их. Просто – просыпался с каким-то неясным, смутным чувством, когда в голове крутятся обрывки образов и картинок – а в целое не складываются… Иногда – с ощущением необычайной лёгкости, в каком-то радостно-приподнятом настроении, словно бы в ожидании чего-то лёгкого и радостного... А иногда – с чувством невосполнимой потери, с болью утраты чего-то нужного и важного, или – словно бы в предчувствии беды...
Ощущения – вот всё, что остаётся от его сновидений… Которых, может быть, и вовсе не существует…
Лёшка сидел в дальнем углу бара, за столиком у окна – спиной к стене и лицом к барной стойке и входной двери. За столиком, от которого на правах постоянного посетителя он отодвинул все лишние стулья – кроме того, на котором сидел, и ещё одного – на который он бросил свою куртку и кепку-бейсболку... Лёшка пребывал в мрачно-мизантропическом настроении. Душа жаждала одиночества и отрешённости, чтобы ничто не мешало размышлять о бренности всего сущего и говнистости мироздания. Когда Лёшка устраивался в своём углу, знакомый бармен привычно поинтересовался: «Как обычно?» – и, дождавшись привычного Лёшкиного кивка, сварил крепчайший кофе – чёрный, горько-ароматный, обжигающе горячий... Знакомый до каждой трещинки в стене, щербинки на полу, царапины на стойке бар был привычно полон посетителями… Привычная публика – ставшие родными завсегдатаи, чувствующие себя раскрепощённо и свободно, как дома Случайные посетители, мнущиеся у стойки, с независимым видом оглядывающие сидящих за столиками… Недавние новички, пытающиеся строить из себя завсегдатаев, как бы свободно заговаривающие с завсегдатаями настоящими… Разговор постоянных посетителей, понимающих друг друга с полуслова… Привычная старомодная музыка в стиле «диско»... Привычный замкнутый мирок… Уют, покой и неизменное постоянство как проявление душевного комфорта… Полная абстрагированность от окружающего и окружающих...
Лёшка сидел в одиночестве, привычно чашку за чашкой пил свой бесконечный крепчайший кофе, привычно курил сигарету за сигаретой, изредка лениво перебрасываясь репликами с компаниями, одиночками и парочками, сидящими в баре, лениво реагируя на реплики новичков, пытающихся встрять в разговор, приветствуя прибывающих и прощаясь с уходящими, наблюдая за посетителями и прислушиваясь к разговору… Ему было тепло и спокойно… Ему никуда не нужно было спешить, не нужно было стараться казаться умным, или добрым, или интересным собеседником… Он ничего не хотел – кроме кофе, сигареты и спокойствия – и никого не ждал… Просто – курил и смотрел на улицу...
Он увидел её в окно – стройную, миниатюрную, длинноногую, и отчего-то у него защемило сердце... Когда она вошла в бар, никто, кроме Лёшки не обратил не неё внимания. Она остановилась у двери, окинула взлдядом зальчик – и её глаза встретились с Лёшкиными. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом Лёшка неожиданно для себя самого взял со стула свою куртку и повесил её на торчащую из стены вешалку-крючок... Она с лёгкой полуулыбкой слегка кивнула головой и пошла к стойке, сделала заказ и ткнула пальцем в занятый Лёшкой столик. Бармен вопросительно глянул на Лёшку, поймал его подтверждающий взгляд – и только тогда широко улыбнулся девушке, а когда она отвернулась и пошла к столику – подмигнул Лёшке...
Лёшка оторвался от кофе и заворожено смотрел на девичью фигурку, ловко пробиравшуюся в лабиринте столиков... Девушка шла к нему, изящно огибая стулья, с улыбкой отказываясь от предложений присоединиться к той или другой компании. Она была сказочно хороша... И Лёшка был уже не Лёшка, а просто сконцентрированное ожидание и предчувствие чего-то особенного, невообразимо светлого и прекрасного…
Девушка прошла мимо... Лёшка увидел её в окно – стройную, миниатюрную, длинноногую, и отчего-то у него защемило сердце... И ещё долго-долго он испытывал какой-то непонятный дискомфорт...
Лёшка стоял около двери бара, у висящего на стене дома телефона-автомата. Перед ним корчился, размазывая кровавые сопли по мокрому от дождя асфальту, пьяный до бессознательного состояния юнец. К Лёшкиной спине прижималась любимая женщина, к которой несколько мгновений назад наглец вязался с пьяными глупостями, а потом – получив недвусмысленный отказ – мазнул её ладонью по лицу. Инстинкт сработал раньше, чем включилось сознание, и теперь хулиган со сломаным носом бормотал какие-то невнятные проклятья, а из бара ему на подмогу выскакивала толпа таких же обдолбанных, обкуренных, ничего не соображающих переростков. Сознание включилось...
Лёшке не раз приходилось сталкиваться с такими вот шакалятами – заведёнными алкоголем или наркотой, опьянёнными ощущением силы толпы, одурманенных ложным чувством вседозволенности. Таким ничего не стоит запинать ногами до смерти случайного прохожего, или затащить в кусты возвращающуюся домой припозднившуюся школьницу, или воткнуть в спину нож...
Лёшка в доли секунды «прокачал» варианты развития ситуации: атака или отступление... Отступить – не в Лёшкином характере, однако это гарантированный способ вывести женщину из-под удара... Лёшка безошибочно выделил из толпы главаря: отозвать его в сторону, проявить показное уважение, в двух словах объяснить ситуацию, предложить «разойтись полюбовно», как равному пожать руку – и уйти, пока тот будет соображать... Атаковать – означало демонстративно и качественно изувечить хотя бы нескольких нападавших, чтобы шокировать остальных – остановить их можно было только таким способом. При этом оставалась изрядная доля вероятности получить-таки удар в спину – юнцов было не менее дюжины. Или – подставить под удар любимую. Лёшка рискнул...
Словно бы в замедленной киносъемке он скользил между неповоротливыми фигурами, раздавая удары... Упал один, другой, третий... Нанося очередной удар, Лёшка боковым зрением увидел летящую к его голове зажатую в кулаке водопроводную трубу – и понял, что ни блокировать удар, ни увернуться от него уже не успеет... И стало мучительно жаль прижавшуюся спиной к стене застывшую в шоке женщину...
Лёшка выбрал другой вариант... И до последнего дня, пока они были вместе, так и не смог – или не захотел – объяснить ей, что в тот вечер он вовсе не струсил...
Лёшка трясся в прокуренном тамбуре скорого поезда. Трясся – потому, что вагон покидывало на стыках рельсов, швыряло из стороны в сторону на стрелках и на поворотах. А ещё – потому, что его потряхивало изнутри. Лёшка возвращался домой. Когда он приехал – она стояла на перроне, глубоко засунув руки в карманы шубки, старательно пытаясь не встречаться взглядом. А когда подняла глаза – взгляд её оказался отрешённо-посторонним. И Лёшка понял, что в её жизни что-то произошло, и он отныне – всего лишь досадный осколок прошлого. И теперь он вспоминал её, стоящую на перроне, и взгляд, которым она встретила его, выходящего из поезда, и его потряхивало изнутри...
Лёшка попросил её не встречать его на перроне. Когда он приехал и вышел из здания вокзала, она уже стояла около своей машины. И Лёшка почувствовал, что она искренне рада его видеть. И понял, что готов раствориться в её глазах, утонуть в них навсегда... И она коснулась своей невесомой ладонью Лёшкиной щеки, и их бросило в объятия друг друга, и она прижалась к нему – крепко-крепко, и он подхватил её на руки...
Небольшой коттедж стоял на берегу глухого лесного озера, около устья ручья. В по-осеннему чёрном зеркале воды отражались расцвеченные первыми заморозками кроны деревьев. Низкое закатное солнце крошечными бликами играло на поднятой лёгким ветерком ряби, и такими же яркими жёлто-оранжево-красными бликами на воде и на тонкой корочке схватившегося у берегов льда казались принесённые ветром и течением ручья опавшие листья. Предвечерний воздух был чист и прозрачен, и серебряными нитями тянулись в нём тонкие осенние паутинки...
Глухомань была довольно-таки условной: к коттеджу от шоссе вела недлинная и вполне проезжая лесная дорога. Домик имел и автономное энерго- и водоснабжение, и систему очистки, а спутниковая антенна на крыше обеспечивала устойчивые телевизионный приём, телефонную связь и итернет-коннект. В гараже по соседству с различной хозтехникой стояли джип и снегоход, и висел под потолком вытащенный из воды и законсервированный на зиму лёгкий катер. Была ещё одна машина – для поездок в ближайший посёлок или ещё дальше – в город, до которого было около двухсот километров.
За окном быстро темнело. В просторной комнате было тихо и тепло. Чуть слышно потрескивали в камине дрова, да скакали по стенам и висящим на них звериным шкурам отсветы неяркого пламени. Лёшка сидел в большом и мягком кресле-качалке, курил и слушал тишину... Дремал пригревшийся у камина лохматый пёс, мурлыкала свою бесконечную уютную песню свернувшаяся клубочком на Лёшкиных коленях кошка. Время остановилось…
Лёшка никогда не видел снов. Вернее – почти никогда. Или – видел, но не запоминал их. Просто – просыпался с каким-то неясным, смутным чувством, когда в голове крутятся обрывки образов и картинок – а в целое не складываются… Иногда – с ощущением необычайной лёгкости, в каком-то радостно-приподнятом настроении, словно бы в ожидании чего-то лёгкого и радостного... А иногда – с чувством невосполнимой потери, с болью утраты чего-то нужного и важного, или – словно бы в предчувствии беды...
Ощущения – вот всё, что остаётся от его сновидений… Которых, может быть, и вовсе не существует…
Главная страница | Другие рассказы | Гостевая книга | Напишите мне
