Привычное.
«Щёлк» – и привычно включилось сознание, вынырнувшее из чёрного провала сна – быстрого, лёгкого, без сновидений.
Привычным жестом – наощупь сигарету в зубы и щёлкнуть зажигалкой. Затянуться дважды – подряд, глубоко-глубоко, как только можно, второй раз – выдыхая через ноздри дым первой затяжки. Вдохнуть и выдохнуть, вентилируя лёгкие. А потом – потянуться всем телом, каждой привычной мышцей, и пепельницу – на грудь, и стряхнуть пепел. И только потом – открыть глаза, и потянуться ещё раз, неторопливо и вдумчиво. Утро.
Утро.
Курить.
Встать, халат, гальюн, покурить. Умыться, варить кофе и курить, пить кофе и курить, проснуться наконец-то. Проснуться, одеться, закурить – и на улицу. Гараж.
Машина.
Офис.
Работа.
Ночь.
Ночь. Домой. Завтрак, обед и ужин – одновременно. Курить и спать. «Щёлк» – и привычно выключиться. До утра. Часов пять. И снова – утро. «Щёлк» – и привычно заработал механизм. Крутятся шестерёнки. Изо дня в день. Из года в год. Без выходных и отпусков. Почти...
Есть праздники.
Праздники – когда только позволяют обстоятельства.
Подстерегать, ловить обстоятельства, корректировать их.
Праздники – для себя.
Праздник – дарить. Подарки или уик-енд. Рыбалку или турпоездку. Решётку Летнего сада в инее – или летний рассвет над заливом. Искры лесного костра – или потрескивание дров в камине. Белую ночь – или терпкий запах золотой осени. Театральную премьеру – или ужин в шикарном ресторане. Хорошую книгу – или золотую побрякушку. Неважно... Дарить ей подарки для себя.
Смотреть на неё, слегка наклонив голову, чтобы она таяла в отражении его глаз и хотела, чтобы время остановилось, и они могли бы вечность сидеть вот так – смеясь и попивая кофе. Чтобы она не могла остановиться, и радовалась ему – тихой улыбкой, внимательным взглядом, и поддаться её очарованию, и не противиться – пусть она утягивает его за собой, и не искать сил остановиться и отказаться. И прижаться и обнять её всю, крепко-крепко, сгрести в охапку и быть рядом, близко-близко. Подарить ей себя – здесь и сейчас – без сожаления о будущем расставании, о предстоящем «не вместе». Подарить – на полную катушку, по максимуму. Здесь и сейчас. И не думать о завтра. Быть добрым и заботливым, нежным и внимательным, угадывать желания – и исполнять их. И любоваться, как вспыхивают искорки её глаз.
Или её.
И её.
И других.
Праздники – для себя, любимого. И для них для всех – заодно. Праздники длительные – и не очень. На час – или день. Редко, крайне редко – на несколько недель или на несколько месяцев. Здесь и сейчас. Не думая про завтра. Потому что завтра – не бывает. Потому что для него не может быть «нас». Есть только он и она – рядом и вместе – здесь и сейчас.
Она – хорошая. Очень. Красивая и умная. Добрая и ласковая. И она. И она. И все они. И хотят тепла. Даю – на, бери. И ничего не требую взамен. И не хочу ничего. Вернее – хочу, но недолго. Плохо. Надо – хотеть!!! Ненастоящий, наверное. Холодно…
Праздикоустроитель.
- Привет! Это я!
- Привет! Узнал.
- Ты так давно не звонил мне. Я скучала без тебя. Соскучилась... Сильно!
- Извини, работа.
- А я звонила тебе. А мне сказали – нет тебя, и когда будешь – неизвестно. А потом на мобильник – но ты выключен был. Опять – командировка?
- Ага.
- Где не этот раз? Опять заграница какая-нибудь?
- Ага.
- А возьми меня опять с собой, пожалуйста! У меня отгулы накопились – я ведь теперь часто и по выходным работаю… Тебя-то нет, а дома не хочется одной сидеть. Я ведь не буду мешать, ты же знаешь! Как тогда, в Хельсинки, помнишь? Ты работать будешь – а я по городу поброжу, или в музей какой-нибудь, или кофе попью, или просто так подожду, пока ты освободишься, а?
- Ладно, в следующий раз, может быть…
- А помнишь, как мы в Павловск ездили? Ты такой весёлый тогда был, помнишь? Прибежал вечером, схватил, в парк потащил… Белочки к тебе тогда всё подбегали, и мы их орехами кормили… Подбегали к тебе – а орешки-то у меня брали с ладони, помнишь?
- Ага.
- И в Новгород когда ты меня взял – я ведь совсем тебе не мешала, правда? Ты на переговоры уходил – а я просто тебя ждала. Просто – ждала. Просто знала, что вечером придёшь… Вот… Хорошо ведь было, правда?… Вот… А я ждала-ждала звонка, да и решила сама позвонить. А знаешь, у нас на работе… А знаешь, мне мама сказала… А вот ещё … Ты меня слушаешь?
- Да.
- Занят?
- Ага. Работаю. Я тебе перезвоню, ладно?
Сказочник.
Привет!
Это моё последнее письмо. И встреча в прошлые выходные была – последняя. И последней была моя поездка с нашей компанией. Нет, не с нашей – с твоей компанией. И никогда больше не приеду я в твой Бор.
Знаешь... Я ненавижу слово «никогда». Есть в нём какая-то безысходность, что ли. Вот и сейчас – написала, а пальцы аж свело на мгновение. И всё равно – повторю: ни-ког-да!
Знаешь... Это лето как сон пролетело. Мне ведь никогда таких праздников не устраивали. Ты такой заботливый был. Предугадывающий и предвосхищающий.
Знаешь... Я ведь вначале думала – так, для здоровья... И неспроста не хотела, чтобы ты привязывался ко мне. Боялась стать нужной тебе. Такой же необходимой, как воздух, которым ты дышишь, как любимый тобой крепкий кофе, как ежедневные три пачки «Кэмела», без которого ты не можешь и получаса прожить. Боялась тебя – и ждала... Ждала – и боялась услышать «люблю». Не дождалась.
Знаешь... Знаешь, за что я тебя могла бы возненавидеть – если бы не любила? За честность твою! За искренность циничную. За правдивость оскорбительную. За откровенность жестокую. За то, что ты никогда не врёшь... Не врёшь – не потому, что не хочешь сделать больно, а просто потому, что тебе лениво. А ещё – ты не умеешь жалеть.
Знаешь... Я ведь долго сама с собой боролась. Ты ворвался в мою жизнь, а сам – неживой в своей никому не нужной правдивости! Лучше бы ты лгал про неземное счастье, обещал райское блаженство и вечную любовь... Да ты и не умеешь любить – ты можешь только влюбиться. И устроить красивую сказку.
А может быть – всё дело в том, что я появилась в твоей жизни слишком поздно. Тебе ведь всё равно не удалось лишить меня надежды – как ты не пытался. Я всё равно – надеялась. Я всё равно – ждала... И до сих пор – надеюсь. И ещё долго буду ждать. Ты – как «чёрная дыра». Притягиваешь – сопротивляться невозможно. Погибельно. Не вырваться… Эх...
Прощай, Сказочник! И не пиши мне больше никогда, ладно? Пожалуйста... Ни-ко-гда!!!
Волшебник.
Как просто было бы из Сказочника превратиться в Волшебника... Достаточно просто было бы – подарить себя...
Подарок.
Я хотел бы отыскать тебя.
Я хотел бы подарить тебе – себя.
Честно.
Такого, каким ты могла бы меня придумать – для себя.
Такого, каким я хотел бы сделаться – для тебя.
И с таким мной – белую ночь в Бору, и раннее утро, и рассвет над заливом, и полное безветрие, и крики чаек, и выводок серых пушистых утят, и долгоносых куличков-песчанок, с серьёзностью учёных мужей бродящих вдоль уреза воды, и выскочить на катере из-за поросшего прозрачным сосняком мыса – вдруг – на простор, и лететь навстречу поднимающемуся из воды огромному багрово-красному диску, и вынимать из сети упруго бьющееся серебро лосося, и смеяться – просто так…
Побережье. Гранитные скалы и валуны. Там, где плещут волны – вылизаны, отшлифованы до атласной гладкости и зеркального блеска. Выше – шершавые от ветра, солнца и дождей, серые от лишайников, прохладные в жару и тёплые когда холодно. Ещё выше – корявые стволики вековых полутораметровых сосенок, растопыривающих свои ещё более корявые ветки и веточки, цепляющихся скрюченными пальцами корней за трещинки и щербинки гранита. А над всем над этим – синее-синее небо, высокое и свободное. Или – быстро-быстро летящие по нему стремительно-лёгкие облака… Или – низкое и свинцово-сине-серое, и беременные грозой тучи… Но всегда – распахнутое и свободное. А внизу – море. Не лубочное крымское, не жак-ив-кустовское кинематографично-фотогеничное, а суровое, сдержанно-доброе северное… Ласковое в штиль и азартное при волнении, отрешённо-замкнутое в шторм – и снова ласковое, когда шторм закончится. Как огромный заполярный пёс, позволяющий с ним играть и гладить его – до разумного предела, и не прощающий панибратства и разгильдяйства в общении с ним.
Недолгая северная ночь. Пара часов, отделяющих закат от рассвета. Дальние вспышки маяков, обозначающих фарватер, огни идущих по нему редких пароходов, низкое мычание-гудение ревунов на мелях и подводных скалах, подчинённое какому-то тайному для всех, кроме мореходов, ритму. А посередине этой картинки – в меру просторная палатка, крепкая лодка с надёжным мотором, тщательно продуманная и укомплектованно подобранная экипировка, с любовью и аккуратностью разбитый лагерь. И ты у костра – на толстенном (в мой обхват) сосновом пне, с кружкой горячего чая (банкой прохладного пива, рюмкой в меру тёплого коньяка, чарочкой правильной холодной водки – выбирай по желанию!). Потрескивают, рассыпают неяркие искры горящие поленья, выстраиваются и рушатся волшебные замки и крепости, тускнеет, наливается малиновым вельветом расплавленное золото углей, а потом они седеют легчайшим пеплом, и светлеет небо на северо-северо-востоке. Это значит – сейчас рассветёт, и пора варить первый утренний кофе, особенно вкусный, если его приправить рассветным солнышком. И выныривающий из балтийской воды неправдоподобно-огромный карминно-розовый диск. И завораживающе-звенящая тишина, и прозрачность воздуха над водой, и покой, и умиротворённость… И ты – рядом, чтобы я мог дотронуться до тебя, обнять... И держать тебя на коленях, и чтобы ты прижималась щекой к моему плечу, и чтобы твои волосы щекотали мне лицо при поцелуях...
И– палатка, и упругая мягкость надувной кровати, и невесомо-лёгкий тёплый спальник, и мягкая подушечка под щекой, и быстрый сон – освежающий, бодрящий, восстанавливающий. И оберегать твой сон, и сварить ещё кофе, и подкинуть дровишек в костёр, и сидеть на бывшем твоём пне, и курить, и смотреть в огонь.
Или – тёплый весенний день в Париже, например. Или – в Стокгольме. Чтобы лёгкое пальто – нараспашку, и ветер треплет волосы и шарфик, и щекотно – по щеке… И улыбчивые парижане (стокгольмцы?) на книжных развалах блошиного рынка, и милые пустяковые сувенирчики, и сделанный прямо здесь уличным художником карандашный портрет, и кофе с пирожным за вынесенным из кафе на бульвар столиком, и вид откуда-нибудь сверху на нагретые солнцем крыши… И ехать на быстром авто куда-нибудь в предместье, и остановиться в крошечной деревенской гостинице, в мансардной комнате со скошенным потолком, под крышей, чистенькой и уютной, и ужинать в таверне, и чтобы с древних потолочных балок свисали пучки трав и гирлянды лука, и чтобы мясо, и овощи, и зелень, и запивать это местным вином, и наутро – после завтрака в полупустом зальчике – снова мчаться дальше…
Или – золотую осень в Карпатах (Альпах? Пиринеях? В дальневосточной тайге?). И прохладный, до звона прозрачный воздух, густой и чистый – хоть черпай его горстями и пей, и родничок, и бегущий вниз по склону ручей, и крохотный омуток с кружащим по поверхности красно-жёлто-оранжевым листком, и пряный запах опавших листьев, и их шуршание под ногами, и острый, захватывающий дух мгновенно проходяхий страх от треска и грохота вылетевшей из-под ног птицы, и раствориться в этом лесу, и не просто чувствовать его – а быть его частью…
Или – тёмный зимний вечер в крошечном домике на двоих где-нибудь на окраине Таллинна, и камин, и потрескивание дров, и неяркий огонь, и золото углей, и скачущие по бревенчатым стенам блики, и ароматно-горячий пар над кружкой глинтвейна, и умиротворённое спокойствие, и неспешный разговор об узких улочках Вышгорода, и смакование плесенно-пыльного аромата веков от изъеденных временем крепостных стен и булыжных мостовых, и вьюга – за окном, и новогодняя ёлка, и запах праздника – как в детстве…
Или – просто обнять тебя. Где угодно – там, тогда и так, как тебе нужно. Нежно, ласково, крепко. И чтобы тебе не было страшно…
Я бы хотел научиться любить.
И тогда – подарить тебе себя.
Честно.
Всё это уже было... Бор и Таллинн, Париж и Стокгольм, горные склоны и морской берег, осень золотая – и предзимняя, лето и весна, снег и зной, камин и костёр...
Плохо. Гадко. На душе – чернота. Не темно даже – в любой темноте хоть что-то разглядеть можно. В темноте – хоть заблудившиеся редкие кванты света пролетают. Незаметные, но хоть сознание того, что они есть – успокаивают. Света нет вовсе. Черно. Вакуумная пустота.
Одиноко…
Знобит.
От холода? – Да.
Или…? – Возможно…
Эх, напиться бы до бессознанки, водиночку, и пьяно плакаться самому себе…
Привычное.
Ночью – приласкать, погладить, и любиться... Хорошо. Лежать, курить, слушать, чуть говорить – успокаивающее что-нибудь, и снова любиться, и снова молчать, и слушать, слушать. Пусть поплачет в плечо… Мокро, конечно, но – не противно. Пусть поплачет – мне, большому и сильному. До икоты, до дрожи… И обнимать, и успокаивать, и чтобы успокоилась и заснула, нечасто всхлипывая и вздрагивая во сне. И курить в темноте.
И утром – привычно варить кофе и жарить омлет, и сервировать поднос, и принести, и разбудить, и вместе завтракать, и быстро-быстро собираться на работу, и занять чем-нибудь руки и голову, чтобы не думать, не думать, не думать!
Пока? – Пока! – Спасибо! – Спасибо! – Увидимся? – Обязательно! – Позвонишь? – Конечно!…
И позвонить, и встретиться, и обрадовать её, и ещё, и ещё… Приятно, конечно. Льстит. Чему? Самолюбию дурацкому? Эгоизму жестоко-безразличному? Льстит…Зачем???
Счастье – делать то, что тебе хочется.
Хех...
Главная страница | Другие рассказы | Гостевая книга | Напишите мне
