Письмо пришло поздно вечером. Коноваленко пытался приготовить ужин из того, что смог найти в холодильнике, я откровенно валяла дурака, наслаждаясь подобием семейной жизни, и, между делом, проверила почту. Среди ненужного хлама с предложениями купить самокат, пластиковое окно или подарить любимому вешалку для галстуков, среди вести от старых друзей и открытки непосредственно от Коноваленко, среди всего этого - было одно письмо. Адресат был мне неизвестен, но тема «О вашей последней статье» заинтересовала.
Постоянной работу у меня нет (что сильно пугает родителей). Время от времени я занимаюсь какой-нибудь ненапрягающей ерундой, которую мне подкидывают друзья, например, посидеть с чужим ребенком, присмотреть недельку за чужим садом, написать реферат по истории «хотя бы на «тройку». Или вот... раз в месяц я пишу небольшие заметки в маленькую газету. Все подобные заметки касаются исключительно культурной жизни - вроде впечатления о просмотренном спектакле или рассказа о прошедшей выставке. Исключения из всего этого обзора «светской жизни» составила как раз та самая «последняя статья», заставившая неизвестного адресата написать мне письмо.
«Уважаемая Ярослава,
судя по всему, редакция газеты «Абажур» решила предоставить вам возможность показать ваши творческие способности, и доверила вам рассказ о Дарье Забродской. Не буду скрывать, слог ваш весьма интересен и, иногда, искусен. Но совет вам на будущее: если редакция и дальше будет поручать вам делать подобные вещи, не могли бы вы пользоваться проверенными данными, а не переписывать чужие безосновательные домыслы.
С уважением»
Вот так. Не больше, но и не меньше, очаровательно и без подписи.
Времени подумать у меня не оказалось - Коноваленко наконец-то удалось приготовить что-то съедобное и он призвал к ужину в тесном подобии семейного круга. Трапеза прошла в атмосфере любви, доверия и прочего взаимопонимания и уже во время чая я похвасталась:
-Мне пришло анонимное письмо.
Коноваленко должной заинтересованности не проявил, лишь удивленно приподнял бровь (что так сразило меня при первой нашей встрече) и произнес:
-Неужели? Просят денег?
-Да нет... Призывают пользоваться проверенными фактами, а не переписывать чужие домыслы.
-К чему это? - все еще бесстрастно поинтересовался мой драгоценный собеседник.
-К истории с Забродской.
-Ты занялась плагиатом?
-Ну почти. Просто когда Машка попросила написать про Забродскую, я всего-навсего собрала воедино все, что было издано на эту тему другими газетами. Писали же в свое время много... В основном, конечно, вещи нелицеприятные.
-То есть и твоя статья нелицеприятна.
-А что можно написать про женщину, которая бравирует своей трагедией.
Коноваленко неопределенно хмыкнул.
-Что тебя не устраивает? - удивилась я.
-А что тебе помешало проверить написанное другими?
-Отсутствие смысла, - я закурила. - Про Забродскую разные люди писали в течение двух лет, причем всегда одно и то же. Так эти самые разные люди наверняка и проверили всю информацию. Не забывай, «Абажур» не газета точных фактов, наше дело - сплетни, слухи, немного культуры, немного скандалов...
-Ну, расслабься тогда.
Я расслабилась. Но ближе к утру, стараясь не разбудить мирно спящего Коноваленко, закутавшись, в одеяло просеменила к компьютеру и последовательно открыла сначала письмо анонима, потом свою статью про Забродскую и наконец подшивку всех публикаций, которые использовала в работе.
История была проста как день, достаточно трагична, что и подогревало интерес, в основном, читательниц. Вся соль заключалась в муже Забродской. Он был военным, в 95 после ранения, уволился, но семье было надо на что-то жить и ему пришлось устроиться в небольшое охранное агенство. Охранять ему доверили школу на окраине. Работа была в общем-то непыльная, сводилась к тому, что все время Николаев (после регистрации Дарья решила почему-то оставить себе девичью фамилию) сидел на вахте, прогуливался по первому этаже и пугал распоясавшихся старшеклассников. А потом случилось то, что случилось - кто-то по халатности бросил спичку в месте «отведенном для курения», а может и старая школьная электропроводка подвела, но школьное здание с его деревянными перекрытиями вспыхнуло как факел. Среди всеобщей паники Николаев до последнего выносил рыдающих от страха третьеклассников, которые остались после урока физкультуры в раздевалке. Дети все остались живы, пострадали некоторые учителя, помогавшие эвакуировать учеников и особо ценные вещи. А вот Николаев, после всех полученных ожогов, умер в больнице через неделю после пожара. Его жена была с ним до последнего. И тут уже началась ее история, так долго муссировавшая в местной прессе.
Из Дарьи Забродской сначала сделали идеал безутешной вдовы. Она была молода и миловидна. Журналисты начали раскапывать военное пошлое ее мужа, перечисляли награды, полученные им в зонах боевых действий, копались в их личной жизни. Один достаточно талантливый сотрудник местного телевидения снял о Забродской двадцатиминутный фильм, исполненный светлой грусти, тоски и общей трагедии. Под музыку Вивальди Забродская тихо и спокойно отвечала на вопросы тележурналиста.
А потом все кардинально изменилось. Кто-то пустил слух, что Дарья быстро утешилась и на волне своей сомнительной популярности уже нашла замену мужу. На роль ее жениха молва прочила кого-то из местных бандитов, одного очень богатого и одинокого бизнесмена и даже учителя труда из сгоревшей школы. Забродская молчала. Потом пошел слух о том, что за тот двадцатиминутный фильм она запросила (и получила) очень большие деньги. Еще через несколько месяцев газеты стали публиковать всяческие беседы с коллегами Забродской (она работала учительницей немецкого языка), из которых становилось ясно, что вдова не только не долго горевала о своем героическом муже, но собирается за границу, в Германию (в Австралию, в Америку, в Данию - географическая точка менялась в зависимости от респондента). Еще какое-то время спустя, в годовщину трагедии, одному ушлому товарищу (я с ним лично знакома и могу подтвердить - товарищу ничего не стоит соврать или вывернуть даже банальный прогноз погоды так, что все население города будет готовиться к концу света) удалось встретиться с бывшей свекровью, то есть матерью Николаева. Пожилая женщина выдавала такие вещи, что я просто удивляюсь, как Дарью до сих пор не закидали камнями. В частности, оказывалось, что любви в браке никакой не было, что Дарья была абсолютно никакая жена, что не уважала своего мужа, что не организовала поминок на сороковой день в своем коллективе и вообще в тот день ушла сразу после уроков и никто ее тогда не видел, и телефон ее молчал.
Во всем этом потоке информации меня поражало одно - молчание Забродской. После фильма она не давала никаких интервью и не опровергла ни одного слуха.
Когда по Машкиному заданию я села писать статью о Забродской единственная информация, которую я подвергла сомнению было интервью со свекровью того самого отвратительного товарища. Все остальное было написано в солидных изданиях и у меня, во-первых, и мысли не возникло, что там может быть какой-то вымысел, а во-вторых, я не относилась серьезно к собственной работе. По моему мнению, «Абажур» большим спросом не пользовался и, соответственно, никто бы не стал читать небольшую статью про женщину, о которой уже два года писали все, кому не лень.
Я добросовестно переписала имена всех, кто когда либо что-нибудь говорил о Забродской, тех, кто когда либо писал об этой истории, и на этом успокоилась до утра.
С утра я первым делом позвонила Машке. Уйма времени ушло на то, чтобы объяснить ей цель звонка. Она никак не могла вспомнить ни кто такая Забродская, ни моей последней статьи. Пришлось рассказать ей про письмо и про мои ночные бдения.
-Ну и чего ты хочешь?
-Не знаю сама.
-Слушай, Слав, ты же знаешь, и я знаю, и весь город знает, что если про Забродскую стали писать все, что стали писать, значит, кому-то стало нужно, чтобы вдова героя оказалась поруганной и прочее. Людей не понять. Там может идти речь о каких-нибудь денежных компенсациях, или просто делят наследство… Забудь, не ты первая, кого обвиняют.
-Меня никто не обвинял, - воспротивилась я в свою очередь. – Мне просто посоветовали не относиться халатно к публикациям.
-Ну, так не относись. Сходи на премьеру, потом напишешь что-нибудь про «зал взрывающийся аплодисментами», или про «мерцающий свет, создающий неповторимую атмосферу интимности и доверительности».
-А этот… - я заглянула в свои записи. – Ты Мойсевича же знаешь, да?
-Угу, знаю, хороший дядька. А что?
-Он где сейчас?
-Снимает фильм про археологов. В пятидесяти километрах от города нашли неразрытый курган. Событие, знаешь ли… Археологи туда кинулись, ну и Мойсевич за ними. Хочет фильм снять про одного… известного товарища.
-А вернется когда?
-Вот этого я уже не знаю.
От Машки особой пользы не было. Мне удалось выпросить у нее электронный адрес Мойсевича, дав клятвенное обещание не упоминать ее имени при общении с ним. Для приличия я послонялась по квартире часа полтора, полила цветы, покормила рыбок Коноваленко и со спокойной совестью поехала в школу, где работала Забродская.
По пути старалась не думать обо всей этой истории. Пугало то, что я начинаю изображать из себя борца за справедливость и собираюсь приставать к людям с вопросами, которыми меня вообще касаться не должны. Надо будет вечером посоветоваться с Коноваленко на тему моей глупости. С этой мыслью я и вышла на окраине.
Странно было, что женщина, которой в мужья прочат и бандита, и бизнесмена, и иностранца работает в захолустной средней школе, живет в у черта на куличках, вместо того, чтобы предаваться восхитительному безделью где-нибудь в окрестностях Марбельи.
Школьному вахтеру я продемонстрировала свое поддельное журналистское удостоверение (Машка слепила мне его за пару часов). Вахтер, узнав кто меня интересует в педагогическом коллективе, зло хмыкнул и посоветовал обратиться к завучу. Завучей на месте никогда не бывает – это великая школьная истина. Они всегда в столовой, у директора, в администрации или в отпуске. Я петляла по школьным коридорам, разглядывая вывешенные на стенах детские рисунки. Видимо, тут как раз проходил конкурс из серии «Молодежь против наркотиков». Пару шедевров я бы даже наверное прихватила с собой – отпугивать незваных гостей.
-Девушка, вы кого ищете? – строгий голос заставил меня очнуться от прекрасных видений шокированных друзей Коноваленко, которые, завидев детские полотна, в страхе бегут из нашей квартиры.
Я обернулась и принялась объяснять:
-Понимаете, я журналист. Хочу написать рассказ о Дарье Забродской.
Женщина расцвела, кокетливо поправила прическу-башню на голове и приблизилась:
-Вы знаете, у Дашеньки сегодня выходной. Но вы можете поговорить с кем-нибудь из коллектива. Со мной, например. У нас с ней соседние кабинеты.
-Ну, давайте поговорим.
Она потащила меня за собой по полутемным коридором.
-Вы знаете, вы ведь не первая, кто к нам приходит – статьи про Дашеньку писать, - она суетилась и никак не могла попасть ключом в замочную скважину кабинетной двери.
«Да уж, надо полагать», - во мне проснулась бешеная неприязнь к этой женщине. В ней раздражало буквально все: обесцвеченные волосы, уложенные сложной улиткой на голове, слишком яркая для школы помада, суетливые движения и какая-то гаденькая улыбочка.
-Присаживайтесь, присаживайтесь. У нас столько журналистов уже побывало, страшно представить, и все про Дашу пишут. Мы ее даже в шутку прозвали «наша примадонна».
«Как же, как же, в шутку вы ее так назвали, рассказывай…», - злобно подумала я.
-Так что вас интересует конкретно?
-Да ничего конкретного…. Так, что она за человек, как она изменилась после известных событий, изменилась ли вообще… Ох, да, простите, я забыла спросить как вас зовут, - я деловито достала ручку с блокнотом.
-Лидия Андреевна, я учу детей английскому языку в этой школе уже лет пятнадцать… Так вот Даша… В принципе, я уже говорила вашим коллегам и в прошлом году, и в позапрошлом. Дарья девушка хорошая, толковая… Только вот… После смерти мужа сильно уж изменилась, и, поверьте мне, не в лучшую сторону.
-Как это?
-Уважения никакого к покойному, словно и не любила она его никогда. Со свекровью они поссорились буквально через девять дней после похорон. Алена Ивановна на сороковой день приходила, устраивала поминки по сыну, так Дарья даже не пришла. Собралась после последнего урока и так ее никто и не видел. Общается она с нами через губу, словно мы все виноваты в смерти ее мужа. Гордая стала, богатство-то людей портит, я ничего плохого не хочу сказать, Дарья мне всегда нравилась, она женщина умная, что скрывать…
-Простите, но о каком богатстве речь идет? Насколько мне известно учительская зарплата вовсе не располагает к обширному накоплению капиталов. Тем более она теперь и вовсе одна.
Лидия Андреевна улыбнулась, словно разговаривала с безнадежным наивным несмышленышем:
-С тех пор как про Дарью и мужа ее кино сняли, ее вроде как заприметил один такой богатый… Заезжал за ней зимой на иномарке, шуба у нее опять же появилась…
«Вот им заняться нечем, кроме как следить, кто на чем приехал, кто что купил», - лениво подумала я.
-А она это никак не объясняла?
-Я ж говорю – она с нами практически не общается. Да мы и не спрашивали. Что ж поделать… Женщина она еще молодая, подумаешь, мужа схоронила… Другая на ее месте бы горевала да плакала… А тут… Права Алена Ивановна, не любила Дарья никогда ее сына, и замуж за него пошла только чтоб старой девой не остаться.
Я рассеянно чертила в блокноте квадраты.
-Вот в общем-то и все, что про Дарью я могу сказать, попробуйте – сейчас урок закончится – поговорите с Натальей Григорьевной. Это кабинет на первом этаже. Они с Дарьей дружили, но разбежались два года назад после известных событий. Давайте я вас провожу.
Я поплелась за Лидией Андреевой, ругая себя, что позволила какому-то глупому письму влиять на мою отлаженную жизнь. Из-за одного паршивца, я вынуждена бегать по чужим районам, школам, обивать пороги, а между тем никто ничего обнадеживающего пока не сообщил. Хотя… Лидия Андреевна, надо полагать, всего-навсего первая ласточка. Чем то меня порадует Наталья Григорьевна.
Наталья Григорьевна оказалась веснушчатой и соответственно рыжей учительницей биологии. Ростом она была ниже меня, весом раза в три больше, отчего я тут же почувствовала зачатки комплекса неполноценности. Она заливисто хохотала в ответ на любую фразу, мне стало неуютно и по-детски захотелось домой.
-Наташенька, - засюсюкала Лидия Андреевна. – Тут вот журналистка, - и уже мне: - Простите, вас-то как зовут?
-Ярослава.
-Боже, какое редкое имя, - Наташенька всплеснула своими пухлыми руками. – Это ж кто вас так? Мама или папа?
-Оба, - отрезала я, поскольку терпеть не могу все эти пируэты вокруг своего имени.
-Как это чудно, возврат к корням.
-Так вот, Ярослава пишет про Забродскую.
Веснушчатая улыбка на круглом лице мгновенно потухла, рыжие брови сошлись на переносице.
-Зачем это? – спросила Наташенька, явно теряя ко мне интерес.
-Задание редакции, - брякнула я.
-Говорить нечего, да и некогда, - Наташенька многозначительно посмотрела на свои часики размером с кремлевские куранты: до конца перемены оставалось минут десять.
-Ну, я вас оставлю, - Лидия Андреевна испарилась, оставив после вязкий запах дешевых духов.
-Если вам неудобно говорить сейчас, я могу подождать вашего последнего урока, - по неизвестной мне самой причине я пошла напролом.
Наташенька кусала губу, потом решилась:
-Ладно, пойдемте в лаборантскую, у меня уже закончились все уроки. Попьем чаю.
В лаборантской – небольшой комнатушке в конце кабинета – нам двоим едва нашлось место. Едва мы вошли, как на столе словно по волшебству появился старый синий заварочник, стеклянная конфетница до отказа забитая маковыми сушками и карамельками, апофеозом чаепития стала банка вишневого варенья, которую Наташа ловко вытащила из-под стола.
-Вы с Дашей дружили, да? – из вежливости я разломила сушку, больно оцарапав палец.
Наташа кивнула, зачерпнув варенье из банки большой чайной ложкой:
-Дружили, - она картинно вздохнула, ей явно нраивлось быть хотя бы в таком центре внимания. Пусть хоть в тени сомнительной славы Забродской, но она, Наталья Григорьевна, скромная учительница биологии, сейчас самая важная персона на Земле. – Дружили, - повторила она. – Только она оказалась редкостной сволочью.
«Оп-ля!» - мелькнуло в голове.
-Из мужа своего она все соки выпила, ему бы после ранения дома сидеть да садом каким-нибудь заниматься, так нет… Ей все денег мало было, она его вынудила просто пойти охранником. Вот из-за нее он и сгорел. А такой мужчина был, вы себе не представляете. Красивый, сильный… Брюнет… Глаза голубые…
-А фотографии у вас случайно нет? – в голубоглазых брюнетов в наших краях я верила слабо.
-Есть… сейчас посмотрю… - Наташа вскочила и принялась рыться в старой папке для бумаг.
«Приехали, интересно лежит ли где-нибудь у меня дома фотография хоть мужа какой-нибудь моей подруги», - я с интересом наблюдала за Натальей, которая к тому времени уже откопала пачку фотографией.
-Вот, - торжественно выложила она на стол снимок.
Николаев действительно оказался голубоглазым брюнетом. Только сейчас я поняла, что раньше его не видела никогда – даже в фильме Мойсевича лица главного героя не показывали. Прихоть жены? Кстати, жена на снимке то же присутствовала. Дарья выглядывала из-за плеча мужа, одновременно держа его за локоть, как слепая певица вцепившаяся в своего поводыря. Что интересное, на лице у нее не было ни отвращения, ни ненависти, которые бы свидетельствовали о нелюбви к мужу. Как раз наоборот. Оба они светились от счастья. Рядом стояла Наталья с маленьким мальчиком. Я ничего не имею против рыжей учительницы биологии, но Забродская и Николаев были какой-то слишком самодостаточной парой. Лишние люди в кадре только смазывали впечатление. Наталья казалась кухаркой, случайно проходившей мимо в момент, когда придворный фотограф хотел запечатлеть для потомков королевскую чету на отдыхе. Забродская действительно необычайно красива. Все фотографии последних двух лет, мелькавшие в прессе были либо размытыми, либо нечеткими. В фильме Мойсевича она выглядела осунувшейся и рано постаревшей, даже немного озлобленной.
Мелькнула шальная мысль в духе сентиментальных романов: а не была ли Наташенька тайно влюблена в Николаева. Чем черт не шутит… Вот и фотография в лаборантской в школе, а не дома в альбоме.
Наташа тем временем умиленно смотрела на снимок:
-Это вот сынишка мой, - лилейным голосом произнесла она, тыча пальцем в изображение мальчика.
-Похож на вас, - а что мне еще было сказать?
-Вы знаете, - она вдруг как-то смягчилась. – Дашу еще долго обвиняли в том, что она фамилию мужа не взяла. Мол, побрезговала из Забродской стать Николаевой.
Злоба облетела с Наташиного лица как шелуха. Осталось круглое улыбчивое лицо женщины, переживающей за подругу. А мне ничего не оставалось кроме как вернуться домой.
В родной квартире было пусто – Коноваленко остался у родителей, и некому было накормить меня горячим ужином и сказать умное слово, приведшее бы мои разбредающиеся словно стадо слонов мысли в относительный порядок. Вместо Коноваленко объявилась Машка. Слава Богу, только в телефонной трубке.
-Слушай, ну, судьба! Ну, тебе везет! – вопила она.
-Что? Ты увольняешься и передаешь мне дела в своем «Абажуре»? – я листала старый икеевский каталог.
-Сплюнь. Нет. Ты же утром интересовалась Мойсевичем.
-Ну, - неопределенно протянула я.
-Так вот… Он вернулся с раскопок, я с ним уже договорилась насчет тебя. Завтра ты с ним встречаешься в Кофейне, которая возле кинотеатра. В четыре. Не забудь.
-А я что, просила организовывать мне с ним встречу? И как насчет «не надо упоминать моего имени» и все такое? – непонятно с чего, но я разозлилась.
-Брось, - Машку моя злоба не волновала. – Или ты уже не народный мститель и историю Забродской можно забросить? Где твоя гражданская совесть?
-А почему гражданская совесть должна быть только у меня, - ехидно спросила я. – Почему ее, например, не было у тех других, кто писал про Забродскую.
-Слушай, эта философия не для меня. Но ты же взялась… Неужто бросишь? Хотя да, ты бросишь… Ладно, я пошла. Дел еще много. Имей ввиду, Мойсевич будет ждать тебя завтра в четыре. Чао.
-Угу.
Я забросила икеевский каталог и, чтобы забыть об отсутствии у меня гражданской совести, отправилась в Интернет.
А на следующий день ровно в четыре я споткнулась на пороге Кофейни, где ждал меня Мойсевич. Он уже сидел за столиком у окна, уткнувшись в газету и сжимая в зубах трубку. Узнать его на самом деле было весьма просто – его лицо одно время частенько мелькало в местных телепердачах.
-Здравствуйте, - я подошла, стараясь больше ничего не задеть.
Мойсевич поднялся мне навстречу и вежливо улыбнулся:
-Будете что-нибудь?
-Кофе. И, наверное, сок какой-нибудь.
Пока ждали моего заказа, я достала сигареты, а Мойсевич выжидательно наблюдал за моими суетливыми движениями:
-Ярослава, вы извините, я человек занятой… Давайте перейдем к цели нашей встречи.
Я кивнула:
-Да, конечно… Помните, вы когда-то снимали фильм о Дарье Забродской. Вы знаете, меня не интересует улыбалась ли она кровожадно или пришла ли она на встречу с вами в новой шубе. Мне просто интересно, что она за человек и почему, по вашему мнению, отношение к ней окружающих так резко изменилось.
Мойсевич задумчиво передвигал на столе мои сигареты, зажигалку, пачку своего табака:
-Изменилось? А почему вы думаете, что что-то изменилось?
-За два года от обожания и сочувствия до неприязни и мелких сплетен…
-Вот именно – мелких сплетен. Ярослава, вы же взрослая женщина. Вы понимаете, что люли разные…
-Почему вы сняли о ней фильм? – перебила я режиссера.
-Мне была интересна… хм… даже не столько она… Она просто оказалась под рукой, символизируя собой некий образ… образ женщины, несущий свой вдовий крест с достоинством, не снисходя до мелочности. В этом, кстати, и ответ на вопрос об изменении отношения окружающих.
-А с ее свекровью…
-Ее свекровь – обычнейшая, тривиальнейшая женщина… Про таких еще иногда говорят «от сохи». Она считала, что Дарья не ровня ее сыну. Впрочем, какая мать просто так отдаст своего сына в лапы другой женщины, пусть бы и законной жены. Для таких как Николаева все должно быть по правилам… Все, понимаете? Она, наверное, отчасти права, но Брак ее сына с Забродской с самого начала шел наперекосяк всем ее устоям – Дарья не стала брать фамилию мужа, они расписались без свидетелей просто потому что никак не могли решить, кому из друзей доверить почетную обязанность…
-У них конечно же не было и кукол на капоте машины и выкупа невесты, - я попробовала съехидничать.
-Не было. И квартиру они снимали… Все, понимате, Ярослава, все было против многовековых устоев. За это Николаева еще больше ненавидела невестку. Та была умнее, приятнее в общении, не изводила мужа всякой ерундой…
-Идеальная женщина.
-Может быть. Но эта идеальная женщина наотрез отказалась устраивать в школе поминки и на девятый и на сороковой день. Да что там… Она даже на сами похороны никого особо не приглашала, не было бабок-плакальщиц, не было оркестра, всего-то пришло человек десять близких друзей. А так, Ярослава, нельзя…
-Нельзя? Это где-то написано? – я понимала Дарью.
Последние поминки, на которых мне довелось присутствовать, не оставили хороших впечатлений. Началось тогда все конечно же как положено, со слез и причитаний. Закончилось все пьянкой и громким хохотом. Было мерзко, когда кто-то вспомнил о традиции, что, мол, надо что-то взять из вещей на память о покойном. И какие-то дальнеродственные тетушки полезли в шкаф и принялись на своих дядюшек натягивать кепки, принадлежащие человеку, бывшему еще пару недель назад моим родным дедом.
-Не написано… Но даже вы все равно на похоронах завесите зеркала, и может быть даже потом дом обойдете с чабрецом, да?
-Да, но какое отношение к этому имеет Забродская? Или она даже кутью варить не стала.
-Стала, стала, но она… просто раздражала свою свекровь своей независимостью и закрытостью от посторонних вмешательств и посягательств на свою жизнь. Со окружающими произошло все то же самое. Сначала они просто принимали Дарью такой, какая она есть. Потом ее поведение стало раздражать. И появились и бандит-жених, и валютные счета, и ненависть к мужу. Поверьте мне, Ярослава, Забродская любила своего мужа, той самой настоящей любовью, о которых в книжках пишут. Любила и любит до сих пор.
В принципе, на этом наша встреча и закончилась. Мойсевич помчался по своим делам, предложив как-нибудь еще посидеть, попить кофе. Я осталась со своим соком за столиком и мрачно разглядывала город за окном.
Я точно знала одно – встречаться с Дарьей не буду. Не буду лезть к ней, приставать с дурацкими расспросами, только из прихоти какого-то анонима. Да и кто этот аноним на самом деле - мне все равно. Наверное, его надо было бы поблагодарить за то, что заставил меня оторваться от собственной размеренной жизни, окунув на пару дней в небольшой круговорот. О Дарье, наверняка, еще будут писать и не раз. И каждый раз что-то нелицеприятное. Но я-то буду знать точно, что все это вранье и взгляд чужих людей, которым не понравилось однажды то, что женщина не разделила боль своей утраты со всеми, не понесла свою беду в народ и не рыдала на площади, срывая с себя одежды и обещая отомстить невесть кому. И люди, лишенные сопричастности к такой трагедии (о которой тем более и в газетах начали писать), отомстили. Не специально, о нет. Просто так вышло. Так получилось.
Главная страница | Ваши рассказы | Гостевая книга | Напишите мне
